автор: Evelyn Rainsworth
эпизод: Pubs and dungeons
2016-11-13 16:02:11

- Дорогая моя, я знаю лишь о десятой части его сделок, и то готова написать список из минимум полсотни человек, кто был бы не прочь повесить его голову над камином!  - Оставалось только лишь неуверенно кивнуть, нелепо переминаясь с ноги на ногу. Наверное, где-то внутри неё должен был пробудиться если не Орденец, то уж хотя бы аврор, который бы разметал подобно дракону все сомнения по углам и побежал с флагом на баррикады справедливости. "Остановить аристократический произвол!", кричал бы этот дракон, подтанцовывая под улучшенную версию марсельезы, "пусть пожнут что посеяли!", будет написано на кроваво-красных баннерах. Однако, внутреннему Тимуровцу некогда было думать о том, спасает она бандита или же достойного человека. Юный Тимуровец готов был броситься в любое пекло, спасая невинно-выглядящих мужчинок с усиками хоть по три в неделю. Хотя бы потому, что аппарировавшая Соланж выбора особо и не оставляла.

- Вооооооу, - вырвалось протяжными звуками подбирающегося к поверхности кита. Эвелин видела Букенгемский дворец, и даже Британский музей, и была в восхищении от Эдинбургского замка. Но то, что предстало перед глазами девушки, не могло сравниться даже с Вестминстерским Аббатством. "Здесь... живут... люди?" Кажется, где-то в промежутке между этими мыслями и первыми торопливыми шагами в сторону этого дворца она успела выдать ещё один какой-то звук, но он погряз в стуках каблуков, цоканиях копыт коня и криках птиц, которых Рейнсворт не могла даже назвать. Подошедший мужчина осмотрел её с ног до головы таким взглядом, будто бы она если не убила кого-то прямо у него на глазах (что, если так подумать, не должно было вызвать именно в этом доме особых вопросов), то как минимум пришла голая. Хотя что уж там, наверное, даже нагота выглядела бы лучше тех одежд, в которых девушка протирала столы Кабаньей Головы. Заржать, наверное, готов был уже даже конь Максимиллиан.

- Эм, Гвен, - представилась Эвелин, как-то совершенно позабыв о том, какой у неё был план дальнейших действий. Когда-то раньше она представлялась иным именем, сейчас её все звали как Эвелин, врать как-то было странно в последнее уже время. Однако почему-то она не думала, что сейчас её имя изменит хоть что-нибудь. На вопрос о выпивке она ответила - всего и побольше, пожалуйста, - рухнув в кресло. И только получив ответ - смешать или отдельно? - она поняла, что почему-то никто даже не удивился её выбору. Вокруг летали предметы всех категорий и форм, а сама Рейнсворт успела приручить капуцина, который откуда-то натаскал крекеров и сейчас, представьте себе, макал их в нечто, что сама Эвелин боялась подносить близко к носу, как бы сильно он ни начал терять чувствительность за столько месяцев упорного труда в одном из худших баров мира. Капуцину, как выяснилось, это никак не мешало. Он успешно прицепился к плечу Рейнсворт, что успела опрокинуть в себя не то горилку, не то бальзам, и схватить огромный ридикюль до аппарации.

- Где не кони там драконы! - Ридикюль казался тяжелее всей суммарности прожитых лет, и рухнул какому-то незнакомому мужчине прямо на ногу. Тот воскричал словно бы зазывая деда Мороза на праздник, и скакал на одной конечности, не в силах вытащить вторую конечность из под тяжести навалившихся вещей. И лишь в этот момент, под извечный ор незнакомца, Жером смог что-то передать по своему кольцу. Эвелин, схватив мужчину за локти (была бы она повыше ростом, то, несомненно, схватила бы его за плечи), хорошенько его тряхнула. - Сарай где тут, сарай? Или болото? Болото! - Но мужчина смотрел на неё глазами оленя, смотрящего в фары приближающегося автомобиля. И она не знала, было это вызвано агрессивно настроенной обезьяной на голове, или запахом рижского бальзама изо рта. - Иначе этот ридикюль не сойдёт с твоей ноги никогда! - Мужчина, поёжившись, указал дрожащими пальцами на табличку за спинами девушек, гласившую "просьба не приближаться к болотам, вам грозят опасные топи". "Какая глупая табличка", только и успела подумать Эвелин, "выглядит как зазывание к действию."

автор: Hestia Jones
эпизод: Не важно как, не важно где — море всегда будет ждать тебя
2016-11-28 01:34:06

Всякий год после смерти сына, стоило позолоте лишь намекнуть на свое появление на кончиках листьев, а облакам стать приземленнее и тяжелее, она знала, что наступает проклятый ноябрь. Ей было не до календарей, спешивших сообщить о том, что она ошибается, и не до солнечных ярких дней, которые, на удивление, не так уж редко чтили англичан своим присутствием в самом начале осени. Предчувствие ноября исподволь подкрадывалось сквозь августовские заморозки и первые пронизывающие ветра, чтобы затем медленным ядом растекаться по венам, заставляя мир перед глазами выцветать, а саму Гестию- задыхаться от необходимости жить.  Чтобы умирать ей долгие двадцать четыре дня, давясь ноябрем, как кляпом, вслед за тем, как природа окончательно мертвела в своем неумолимом годовом цикле. Лишь первый неверный снег мог ненадолго вырвать ее из этой болезненной вовлеченности в чертово колесо смерти и возрождения, и лишь на краткий миг до того, как становился моросью, окутывавшей Лондон удушливым одеялом.
   В это неблагодарное время она неизменно уходила с головой в работу, задерживалась в министерстве допоздна, помогала коллегам, чем только могла и бралась за любое дело, пусть даже не своего профиля. Некоторые шутили, что не стоит ей тратить силы на аппарацию или летучий порох на каминную сеть - она может поселиться в Министерстве и взять себе полставки штатного привидения - пугать незваных гостей . Быть может, знай зубоскалы истинную причину такой увлеченности работой, они бы попридержали языки. Но Гестия, которая и с близкими друзьями раскрывалась с трудом, как цветок, чьи лепестки побиты заморозками, между коллегами предпочитала вообще не распространятся о себе.  И потому имела репутацию чудачки со странностями, но весьма работящей, а,стало быть, общественно полезной, да никто из коллег никогда не стремился узнать ее ближе. Для каждого из нас отмерено то четкое число странностей, которые мы способны воспринимать вокруг себя, без ущерба для собственного рассудка. Гестия полагала, что у работников Министерства данное число стремилось к отрицательным значениям.
Вот только Берлин была не из тех, кто мог легко пропустить подобные изменения в поведении подруги под левым локтем, списав на легкое помрачение рассудка и осеннюю хандру, к которой склонны барышни всех возрастов и темпераментов от самого начала времен. Первые года их знакомства она, по-видимому, присматривалась к девушке и раздумывала, чем ее поведение объяснить, но в это раз развила бурную деятельность, вспыхнувшую без предупреждения за традиционным обеденным кофе и закончившуюся требованием освободить ближайшие выходные от работы для «более важных дел».  Гестия испытывала смешанные чувства от вмешательства Лин: беспокойство, что она потревожила своим состоянием этот чуткий клубок жизнелюбия; тревогу, что ей не удастся дать Берлин тех эмоций, что она ждет увидеть и этим огорчит ее; жгучее любопытство, ведь цель поездки ей была до последнего неизвестна.
И вот теперь она стояла на пологом валуне на берегу, и знакомый с детства бриз устилал ее лицо мелкими солеными каплями, а перед ней раскинулось море, бескрайнее и почти безмятежное. Гестия так давно не была у моря, и так давно не слышала рокот набегающей на галечный берег волны, что была ошарашена и сметена нахлынувшими воспоминаниями. Водоворот ощущений, все эти запахи, звуки, краски и солнечные блики на гребнях волн - они сбивали ее с ног, приводя мысли в полный беспорядок. Как так получилось, что море, жившее в ней, так давно не давало о себе знать? Как она сама это допустила? Стремясь справиться с гремучей смесью восторга и замешательства, Гестия не сразу поняла, что Лин бросила играть с волнами в салочки и уже была рядом. Под ее пытливым взглядом сложно было сдержать улыбку,пусть и ее слабое подобие.
- Что ты, о какой усталости может идти речь, когда дело касается такой красоты.
Она спрыгнула с валуна, с трепетом ощущая под тонкой подошвой ботинок гладкие галечные спинки. Они хрустели под ее шагами, будто зерна магической кукурузы на горячей сковороде, а привкус морской соли только усиливал сходство.
- Я выросла на таком же берегу. У нас дом стоит выше, и до берега нужно было спускаться почти с обрыва. Мы всегда делали это наперегонки, даже не думая о том, что так и шею свернуть недолго. Гораздо важнее было то, кто успеет первым окунуть пятки в воду в этот день- тот получал право сидеть на руле у отцовской лодки и править ею.
Гестия подняла с берега гладкий, почти плоский голыш, нежно обточенный волнами со всех сторон, и запустила его сильным движением прогуляться по поверхности воды. Камешек резво отскочил с полдюжины раз и исчез в  набегающей волне. Проводив его взглядом, прикрыв глаза от солнца козырьком ладони, Гестия повернулась к Лин.
- Так что по законам нашего дома, сегодня правила бы ты.

автор: Bill Weasley
эпизод: Fantastic puffskein and where to hide him
2016-12-23 01:01:59

Грэйвз отлично помнил, где он подцепил эту тварь. Зверек, смахивающий на тех, что в Англии зовут карликовыми пушистистиками, был изъят у одного русского торговца контрабандными товарами после небольшой магической перепалки. Помимо Борьки, как его величал горе-хозяин, пришлось конфисковать ещё и несколько тёмных артефактов, зачарованных под самовар, матрёшку и балалайку, а также прочую мелочевку в качестве улик.
Вообще-то это было жутко не по правилам, которые буквально год назад были пересмотрены самим же Персивалем, но пушистик запал в душу. Нет, на милоту и большие трогательные глаза мужчина не подкупался и мог с абсолютным покерфейсом смотреть на толпу радостных щеночков или мурчащих котиков, но вот Борька чем-то цеплял. То ли потому, что он был несколько потрепанный и бурый, что отличало его от всех пушистиков, которых Грэйвз имел счастье лицезреть раньше, то ли просто был обезображен долькой интеллекта и отчасти выдрессирован. Поэтому так уж вышло, что зверюшка оказалась исключением из правил - Персиваль забрал пушистика себе.
Бо был весьма компактен, и без труда стал верным спутником мага на самых разных мероприятиях. Он быстро научился забираться в карман либо по команде, либо когда в воздухе атмосфера накалялась и намечалась магическая перепалка. В еде зверек тоже был неприхотлитлив, а еще любил сидеть во внутреннем нагрудном кармане и изредка проказничал: Персиваль прекрасно помнил, как изменилось лицо президента на совете, когда прямо в нос к мужчине из-под мантии потянулся длинный розовый язык. В общем, жить с русским Борькой было в меру необычно и не сложно, поэтому Грейвз не пожалел о своём сиюминутном порыве.
Но тёмные времена неотвратимо наступали. Оказавшись во власти Грин-де-Вальда, с Борькой мужчине пришлось попрощаться. Только одни Мерлин и Моргана знают, как именно расправился тёмный маг с животным, но точно можно было сказать одно - теперь Грейвзу самому отвели непритязательную роль пушистика. Оглядываясь назад и разглядывая прошлое через призму произошедшего в те короткие минуты, когда он находился в человеческом облике и наиболее чистом сознании, Персиваль понимал, как хорошо его захватчику удалось подметить его слабое место. Зверюшка была именно той самой точкой уязвимости, которой было удобно пользоваться: никто не заподозрит, что вместо настоящего Борьки в кармане у правой руки президента МАКУСА болтается он сам. Грин-де-Вальд никогда не выпускал свою добычу из поля зрения, все жалкие попытки сбежать или сопротивляться быстро пресекались. Грейвз не помнил, когда в последний раз нормально ел: сейчас основой его жизнедеятельности был сон, либо та активность, при которой он весь обращался в слух и пытался разобрать, что же происходит в нормальной реальности и с кем контактирует его захватчик. О счёте времени не могло быть и речи, измерение жизни теперь протекало от обращения в человека и до возвращения обратно в крохотное звериное тельце, и наоборот.
Если долго ждешь, то перемены обязательно наступают - такое правило сработало и сейчас. Сперва Грейвз не мог определиться, к какому полюсу их отнести: к положительному или к отрицательному. До его слуха доносился грохот, громкие и не очень разговоры, а если бы ткань кармана была менее плотной, то он разглядел бы и множественные вспышки заклинаний. Персиваль не мог не радоваться, что даже в животной оболочке под заклинанием он сохранял возможность анализировать, мыслить и ориентироваться не только на животные инстинкты, хотя со времени это становилось все труднее. Но зато сейчас это позволило ему понять, что Грин-де-Вальд допустил промах, а значит ещё не все потеряно.
Часы или минуты, ушедшие на арест мага, тянулись нескончаемо. У Грейвза от голода бурлило в желудке и он боялся отключиться до момента обыска темного мага. Поэтому когда Персиваль услышал куски разговоров о приближении процедуры, то ушам своим не поверил. Когда голос одного из мракоборцев раздался совсем рядом, Грейвз изо всех сил зашебуршился, подавая признаки жизни в складках мантии, и попытался вылезти из кармана, но вскоре его и так извлекли на свет.
– Это что за крыса? – раздался удивлённо-пренебрежительный бас, и пушистика опустили на ровную поверхность, похожую на столешницу. Персиваль быстро оглядел присутствующих в комнате мутными глазками: арестованный Геллерт, двое мужчин в форме МАКУСА, а чуть в стороне от них знакомая фигура и короткая стрижка. Тину Грейвз узнал в два счёта и сразу же пополз по направлению к девушке, надеясь, что она сможет догадаться обо всем и помочь ему избавиться от заклятия. В том, что Грин-де-Вальд расщедрится и сам все расскажет, Персиваль сильно сомневался.

автор: Justice Fawley
эпизод: Dat veniam corvis, vexat censura columbas
11.01.2017 20:46:27

То, что женщина говорит одно, а думает при этом нечто совершенно другое, не было для Энрига новостью: этой забаве нет-нет, да предавались даже девицы-горничные Рейвен-холла, что уж говорить о фрейлине альмарейской королевы. Бывшей фрейлине. Бывшей ведь?
Однако, прямо сейчас, уверяя его, будто способна на что угодно, но только не на то чтоб сойти за свою в этом варварском мире с его дикими до жути обычаями, Этни говорит одно и думает другое совсем иначе, совсем по-новому. Как будто сама она не отдаёт себе отчёта в том, что именно думает, будто в ней, ещё где-то совсем глубоко, но уже неотвратимо, пробуждается кто-то другой. Пробуждается та, кому не придётся притворяться "своей", потому что она уже своя, она - плоть от плоти сырой земли и пряного мха, кровь от крови лесных ручьёв, разбухающих по весне от талой воды, льдистых, до дна прозрачных. Герцогиня отнимает руку - без грубой резкости, так же плавно, изящно, как всё, что делала она до сих пор, - а герцог, наконец обратив к ней взгляд, не может удержать его дольше полуминуты, и полминуты кажутся ему вечностью.
Он излишне приземлён для того, чтобы различить материи столь тонкие, но различает их, и это почти пугающе. И это опасно - и то, что он вдруг учуял, и то, что он оказался способен учуять нечто подобное. Энриг не робкого десятка, он и медведя не убоится, а уж духи да призраки, которыми по всеобщему убеждению Рейвен-холл полон, даже в детстве не были ему пугалами - скорее уж воображаемыми друзьями могли бы стать, если бы он не был столь чужд всему воображаемому. Но разумная осторожность в известной степени распространяется даже в области метафизические. И там ведь такой тёмный лес, что, едва сделав первый шаг под сень его, замираешь пугливым кроликом и стоишь, боясь потревожить зловещую тишь хрустом случайного прутика под ногой.
Ещё сильней это чувство - чувство узнавания кого-то необычайно близкого в практически чужой, в общем-то, женщине, - сделалось, когда Этни появилась в арке, сплетённой древней лозой, густой и хранящей в своей тени осеннюю прохладу даже в жаркие дни, которые случались летней порой. Она вернулась оттуда, куда герцогу путь был сегодня заказан. И пусть, намеками говоря с ней о древнем ритуале, всё ещё жившем под сводами Рейвен-холла и его фамильного капища, он позвлял себе быть привычно насмешливым, прятать иронию в уголках глаз, что-то таилось в нём настоящее, что-то, недопускающее недоверия, что-то сродни легендам и грёзам об Илинсаре, однажды пустившим крепкие корни в гвиллионском сердце и не сбиравшимся его освободить.
- А не было ли по случаю среди ваших предков, миледи, выходцев из Илинсара? - этот вопрос ему мучительно хотелось задать, но даже для Энрига Гвиллиона существовали грани допустимой уместности, и вопрос сей выходил за их пределы.
Однако он жёг язык и вместе с ним разум, и кроме него Энриг решительно ничего не мог сказать - он в общем-то и забыл на какое-то время о том, что кто-то, вероятно, ждёт от него слов. Не обязательно даже уместных.
- Я знаю, о чём ты думаешь, - Фиона умела лавировать между рифов уместности и допустимости не хуже лёгких альмарейских лодок и, как полагается потомку Гвиллионов, была загадочна почти без меры, к тому же, была она женщиной, а значит, многие рамки, сковывающие её брата, её не затрагивали.
Мужчины лишь на первый взгляд народ привилегированный, на деле же преимуществ у слабого пола не меньше, если не больше.
- Зато я давно уже потерял способность прозревать твои мысли, - усмехнулся Энриг, оборачиваясь, - Возможно, теперь ты будешь чаще гостить в Рейвен-холле.
- Теперь у меня есть больше поводов. Возможно, вскре их станет ещё больше, - сестра присела в чуть более глубоком книксене, чем диктовал этикет, прежде чем отойти.
Всё испортила последней репликой, и Энриг не сумел сдержать гримасы разочарования, проскользнувшей по лицу вороньей тенью. Впрочем, может быть, то была вправду воронья тень.
В волосах Этни и в складкх её платья прятался серебристыми искрами терпкий запах дыма, в глазах золотилось отражение пламени, оставшегося в капище.
- Ничего не рассказывайте о том, что вам довелось увидеть или узнать, - шепнул Энриг, наклоняясь к супруге, и вновь обхватил пальцами её ладонь - без прежней резкой напористой силы, - Это будет мой подарок - таминмирская тайна, принадлежащая вам и недоступная мне.
Взмахом руки он отослал слуг с факелами, которые намеревались сопроводить чету Гвиллионов к супружеской спальне. Рейвен-холл освещался скудно - больше по традиции нежели из соображений экономии, - по ночам в коридорах блуждали отблески и тени, готовые поддержать любые видения, созданные богатым воображением гостей или обитателей замка. В таком разукрашенном тёмным золотом мраке и тихий голос звучит подобно шёпоту визитера из потустороннего мира.

автор: Hestia Jones
эпизод: назад в прошлое
15.01.2017 00:38:24

  Время совершенно бессильно перед магией дождя. Стоит первым несмелым каплям сорваться с неба, сливаясь в живые потоки, как оно замирает, путается, петляет между ручьями воды, чтобы, в конце концов, обессилено в них раствориться и перестать существовать. Время умирает под шум дождя миллионы лет, и столько же возрождается из него. Она наблюдала это не раз, прижимаясь лбом к запотевшему стеклу, и в шелесте капель в кронах деревьев ей всегда чудилось неумолимо слабеющее дыхание умирающих минут и секунд. Но здесь и сейчас ощущение безвременья окутывало Гестию особенно отчетливо. Косые струи дождя барабанили по куполу все сильнее, и, не в силах добраться до них с Эйданом, не в силах растворить в себе или подчинить , набрасывались на окружающий мир, смазывая и его тоже, пока за пределами их крошечного островка под защитой магии все стало неразличимым. Мир поплыл акварельными красками, обнажая безликий холст, и легко было представить, что отдернешь его-и твои глаза встретятся с пустотой. Безвременье и беспространство. Это было одновременно страшно, и до дрожи хорошо.
  Она стояла на пороге их мира, того, что должен был наступить уже после дождя, в другом народившемся времени, ощущая себя то ли демоном-искусителем, то ли  блуждающим огоньком, призванным заманивать неосторожных путников в трясину, из которой им не выбраться. Осознавая, на что она спрашивает согласия друга, и, отдавая себе отчет, что здесь и сейчас Эйдан  тоже вполне бессилен ей отказать, Гестия чувствует, как ужас ледяными пальцами сдавливает ее горло, от этого подспудного ощущения, что она становится орудием в руках судьбы, и  сама.,быть может, направляет сейчас мужчину на тот путь, откуда он может не вернуться. И доводам рассудка как никогда тяжело пробиться к ней сквозь это проснувшееся инстинктивное желание защитить во что бы то ни стало, эти эмоции, которые он в ней пробудил к жизни снова. Она старается не задохнуться ими, но тонет в них, не в силах овладеть собой.
  В ту бесконечность секунд, пока Эйдан не дает своего ответа, Гестия почти решается остановить его. Чего, казалось бы проще, ведь между ними нет и шага расстояния, а слова найдутся, она всегда находила самые верные, из тех, что  даже неприятную правду обратят если не веселой, то остроумной шуткой.  Но она не двигается с места,словно понимая, что не в праве, голос отказывает ей даже в крике, и секунды, позволительные для  слабости, истаивают в воздухе. Голос Эйдана, уверенный и спокойный, развеивает их, не оставляя ей ни единого шанса.
- Думается мне, я именно тот, кто нужен для такой работы.
-Конечно. На самом деле никто другой не справится.
  Гестия делает вдох и прикрывает глаза, проваливаясь в свое личное «ничто»,в котором оставляет липкий ужас, взявший ее в плен, смиряясь с неизбежным. И выдыхает сомнения, лишь ноющая боль где-то в груди подсказывает, что тревога останется с ней до конца, каким бы он ни был; где-то там же увесистым клубком собирается уверенность в том, что ей быть на этом пути рядом. И она прилагает все усилия, чтобы ее внутренняя борьба и проигрыш самой себе никак не отразились на ее лице. 
Улыбка остается все такой же теплой, и, когда Гестия открывает глаза, огоньки бесшабашности, подхваченные от мужчины, топят корочку тревожного льда, которым подернулся ее взгляд.
-Что ни говори, к делу ты подошел основательно,- с почти тем же весельем в голосе она постукивает Эйдана костяшками пальцев по плечу, и искренне удивляется, когда в ответ не раздается глухого деревянного звука, с которым у нее прочно ассоциируется все, что подверглось бы такой тщательной обработке столько лет,-  будь я обывателем никогда бы не заподозрила, что подобный тип задумал что-то революционное. Отличный выйдет сюрприз.
Она тихо смеется, и мелкие вибрации передаются ее зонтику, отчего струи дождя вновь дробятся на алмазные горсти, щедро рассыпающиеся вокруг, и между ними ,если присмотреться,  уже проступают очертания нового мира. Можно уже начать вглядываться в грядущее, но Гестия и теперь медлит. Кто-то любит нырять в  море с пирса, а кому-то больше по нраву медленно брести по мелководью, все дальше удаляясь от берега, прежде чем с головой окунуться в соленые волны. Их разговор- это еще только последние шаги по песку, прежде, чем вода коснется босых ног.
- С каких пор твоим мозгам требуется помощь?  Дэви Джонс, помнится, спрятал в сундуке свое сердце, и ты взял с него пример?-  подтрунивает его мягко и беззлобно, но мгновенно становится серьезной, когда дело того требует,- Я буду рядом. Жить буквально в двух шагах. И знаешь, дом, в котором я поселилась, до безобразия вредный. То ветром выбьет окна, то протечет крыша, то боггарт заведется, то на пикси охотимся всем этажом. Я думаю, стоит тебе объявиться в Косой Аллее, даже не придется искать иных поводов для встреч.

автор:  Evelyn Rainsworth
эпизод: Time stands still
07.02.2017 00:17:00

Мы зажжём миллион свечей
Осветив всё, что создано Нами
Лик планеты, что станет ничьей
Чуждый мир, прах мечты под ногами
И срываясь с молитвы на крик
Расправляем ослабшие крылья
Чтобы вырвавшись к свету на миг
Рухнуть с неба в немом бессилье

Какой простой вопрос. Какой тёплый и светлый, и Эвелин улыбнулась даже до того, как поняла, что именно делает. Она легко развернула голову в сторону Клариссы, стараниями которой на их столе уже оказался суп, и растерялась, не в силах ответить. Она... забыла. Но что-то внутри её души не забывало, заставляя тепло разбегаться по телу как срываются лошади с места в галоп. Она забыла как дети забывают свой день рождения, как взрослые забывают свой возраст, как заядлый книголюб не может вспомнить любимого автора. Она знала, что тому, что она готова была сказать, не было места в этом мире. Это слово, эти воспоминания, они были слишком чисты, слишком драгоценны для того, чтобы произносить их избитыми этими губами, в разорванном на куски да вывернутом наизнанку мире. Как Эдемскому саду не было места на кладбище, её воспоминаниям не должно было быть места под лапами чудовищ рабства. Однако, может, Эдемский сад мог и разростись, заполонив собою целый мир?

- Хаффлпафф, - она прикрыла глаза, присаживаясь за стол. Живот скручивало в тугой канат, такой же, она была уверена, который сейчас сжимался спазмическими узлами и у них. Но они играли, словно бы притворяясь, что всё в порядке. Что они ещё могли идти вперёд и не думать ни о чём, что могло бы посметь попытаться их остановить. Словно бы на их столе всегда была еда, а в доме всегда было тепло. Словно бы они, раньше расправляющие плечи подобно атлантам, не сжимались сейчас в комок от звуков грозы. - Факультет, где верность никогда не была пустым словом, а честность была важнее происхождения. Факультет, от которого... - Она запнулась. Они и не заметили, как далёкие страхи стали их жизнью. Как то, что когда-то казалось лишь далёкой возможностью, давно уже было и реальностью. - Осталось очень мало и того, что я могу узнать.

- Прости, я, наверное, не должна была спрашивать о подобном... - "Глупости. Глупости!" О чём ещё они могли поговорить? О настоящем, в котором не было ничего, кроме страха? Которое приходило к ним в каждой секунде каждого дня, возвращаясь ещё и в кошмарах? О прошлом, которое они никогда не могли забыть, что горело в них горечью того, что у ни когда-то было, и чего они никогда больше могли заполучить? О, когда-то в их хрупких телах бились несломимые сердца. Сейчас же за их огрубевшей кожей обветренных лиц нежные душонки забивались в самые дальние углы. И это было отвратительно. Всё, чем она была - отвратительно. То, о чём они только могли поговорить - отвратительно. Этот мир пожирал их как гусеница, пожирающая листья на деревьях, оставляя после себя лишь изогнутые следы да гниль остатков. Нет, не от факультета ничего больше не осталось. Просто факультет больше не принял бы такую Эвелин.

- Это всё потому что мы верим в то, что даже в этот час мы сможем заштопать свои раны, - отвечала она уже Чарли. Чарли, Чарли! Он всегда знал ответ, когда его не видел никто. Он всегда находил силу тогда, когда в него не верили даже уже самые близкие союзники. Чарли всегда знал, что делать. Чарли всегда мог указать путь, даже если для этого надо было вырвать сердце. И вот сейчас, Эвелин была уверена, что он не мог говорить ни о чём другом, кроме как о том, что они могут ещё подняться на ноги и подхватить старые знамёна. - Потому что мы знаем, что принимаем бой каждую ночь, и каждое утро, выходя из тьмы на свет, выходим из этого боя победителями. мы не можем говорить ни о настоящем, ни о прошлом. Но у нас есть будущее. будущее, которое мы сможем изменить тогда, когда поймём, что мы не должна всё делать в одиночку. Когда мы поверим в то, что будут ещё когда-нибудь дети, что будут расти не зная, что такое война. - "Потому что ради другого мира, на самом-то деле, уже и не стоит жить."

Да, она сама готова была кричать. Раскинуть руки и заорать на целый свет, когда будет нужно. так она кричала, когда её путали. Когда убивали её семью. Когда они проиграли войну. Они были в ловушке, но они были живы. И они, по правде говоря, были совершенно бесполезны для этого мира, потому что им некуда было возвращаться, кроме войны. Потому что кроме битвы они ничего уже не видели. Они ничего уже не умели. Гренландия. Рейнсворт не заметила, как оказалась на ногах, мягкой тенью опустив руки на стол. Уставшая от битвы, но окрепшая от боли. Потому что она, как и Чарли, как и Кларисса, не могла больше предложить ничего, кроме храброй избитой души да покрытой шрамами руки. Они провели столько времени, сражаясь с чудовищами, что разрушали их мир. Но так всё это время и не смогли обнаружить чудовищ в самих себе.

- Мы можем это изменить. Чарли, Кларисса, мы всё можем изменить, - вот он, путь. путь, который Эвелин так долго искала, и только сейчас смогла заметить. О, она не боялась умереть - смерть за то, что было важным, было в разы лучше такой вот жизни. И она знала, теперь уже точно, что больше не была одна. - мы не они, нас уже трое. И Гренландия. Надо же, Гренландия. мы можем собраться снова, мы можем найти остальных. Да, мы найдём новых людей, что будут готовы всё изменить. Тех, что тоже не узнают мира вокруг них, который силой на нас надвинули те, у кого не должно быть власти. - Она смотрела прямо перед собой, переводя взгляд с Клариссы на Чарли. Она знала, что её покой не настанет до тех пор, пока не закончится гроза. Что как бы быстро не старело её лицо, как бы сильно ни выступали кости, и как бы стремительно ни темнели глаза, она только лишь сейчас чувствовала себя по-настоящему живой.

автор: Aedán Lonergan
эпизод: make pies not war
23.02.2017 23:17:01

Зельеварение - гнусный предмет. Эйдан Лонерган полагал, что по справедливости уроки зельеварения следовало бы отменять в самые ненастные периоды, чтоб не усугублять без того тоскливо-депрессивную атмосферу, окутывающую замок. Липкая пелена, скрадывающая цвета и звуки, как будто росла из-под земли, откуда-то от гостиной Слизерина, и облепляла старые стены, карабкаясь вверх подобно ядовитому плющу. Эйдан не знал, достигала ли он окон Гриффиндора и Рейвенкло - и при случае намерен был спросить у Гестии, - но вот Хаффлпаффские круглые окошки по-над самой травой, укрытой сейчас равнодушным снегом, были обречены. А ведь весной так славно было, задирая голову, подставлять лицо солнечным лучам, розовым от заката и золотым от одуванчиковых звёздочек. Одуванчики, к слову, свежо и остро звучали в салате, ими можно было начинять пирожки, а маглы вроде даже делали из них вино, - кажется, Данте говорил что-то об этом.
Зельеварение следовало отменить ещё и потому, что корни этой гадости, занавесившей солнце, точно крылись где-то там, в дном из котлов Слагхорна, подпитываясь глюкозой его сахарной улыбки. Лучше зимой проводить время с пользой на кухне. Стряпанье - оно ведь очень похоже на зельеварение. Котлы, пар, точность в выборе и отмерении ингредиентов. А результат может дарить радость и счастье, влюблять - ну или вселять ненависть. Убить с помощью гнусной стряпни вряд ли получится, но с точки зрения Эйдана в этом - очевидное преимущество её перед зельеварением.
Ну а потом, когда вернтся весна, продырявит снежное покрывало, обращая искристую парадную мантию нищенской ветошью, понатыкает в прорехи крокусов да одуванчиков тут и там - тогд можно и вернуться в царство зелий.
Так уж и быть.
Обо всём этом Эйдан вещал с вдохновением политика на трибуне, пока его запальчивым речам вежливо внимал один из домашних эльфов, царствующих на кухне. Он даже пропищал что-то в ключе согласия, но звук его голоска наконец пробудил задремавшую лонергановскую совесть, и хаффлпаффец отпустил своего благодарного слушателя обратно к его кастрлюлькам.
- Прости меня, Смоби, дубину стоеросовую, что столько времени твоего украл, - искренне покаялся он в спину хлопочущему у плиты эльфу, - В следующий раз не будь таким душкой и посылай меня стричь газоны сразу!
- Какие газоны, мистер Лонерган, - без того здоровенные глазища эльфа в облаке аппетитного пара сделались чисто блюдцами, - зима на дворе!
- Да я же так, ну это... сказал так просто. Пошли меня двор расчищать от снега тогда.
Эльф нервно рассмеялся, предположив, что юный волшебник шутит, и у Эйдана хватило такта подхватить его смех, раскатисто загоготав точно осенний гусь, не знающий ещё своей рождественской судьбы.
Его трофеем была корзина, полная пирожков. Его целью - принцесса из башни Рейвенкло, снизошедшая до безродного - ну ладно, родовитого, - бедолаги прямиком в тёплые коридоры у входа в гостиную Хаффлпаффа, окутанные призрачными ароматами близкой кухни. Пирожков с одуванчиками в корзине не было, зато были с вишней, с яблоками, с ревенём. И несколько дурацких английских минс пай, которые Гестия должна была любить, как положено англичанке. Если же она их не любит, Лонерган не побрезгует.
Когда это Лонерган брезговал пирожками!
Завернув за угол, он сначала обнаружил свою принцессу восседающей на одной из бочек с книгой, размеры которой заставляли волосы на голове шевелиться. А затем обнаружил один из пирожков в своей жадной лапище. И, предотвращая непоправимое, вернул пирожок на место, прежде, чем вырвать подругу из тенет захватившей её литературы.
- Осторожней, мисс! Сидеть на этих бочках опасно! Зазеваетесь, ножкой стукнете и... - не договорив, Эйдан шарахнул ногой по одной из бочек и отпрыгнул, чтобы не попасть под уксусный душ, не замедливший пролиться на потенциального нарушителя хаффлпаффского спокойствия.

автор: Theodore Nott
эпизод: Grizabella: The Dead Cat
06.03.2017 15:07:27

Выбирая между спасением кошки и сохранением пальто, Теодор принял самое трудное решение в своей жизни и закрыл Гризабеллу собственным телом. Тухлые яйца разбивались о чистейшую шерсть, превращая подвиг животных, всю жизнь посвятивших тяжкому труду лазанья по горам, вдыхания свежайшего воздуха и правильного питания затем лишь, чтобы их усилия пошли насмарку из-за кучки неудачников с диатезом.
Кому-то их уход с Блейзом мог показаться позорным бегством. Сам же Теодор придерживался мнения, что они удалились гордо и сохранив достоинство, просто очень быстро и вжав головы в плечи.
Слушая крики и улюлюканья за своей спиной, Нотт мысленно вписал гоблинов-диетологов в число тех, к кому в скором времени наведается инспекция Министерства магии.
Бросать тухлыми яйцами в сына Алистера Нотта – очень плохая идея.
Перед нужным домом они предстали в виде настолько потрёпанном, что могло создаться впечатление, будто таксидермиста они ищут для себя.
Нотт покосился на приятеля, настроению которого не помешала даже бомбардировка тухлыми яйцами – он выглядел довольным и счастливым, что весьма странно для человека, волосы которого пахнут чужой отрыжкой.
– Не мог бы ты убрать эту глупую улыбку со своего лица? – поинтересовался Нотт. – А то так и хочется стереть её кирпичом.
На счастье Блйза, кирпичей в округе не было, но нашлись бы пара камней в небольшом саду, прилегающем к дому. Сад этот выглядел так, будто его хозяин уже спрятал в нём несколько трупов девственниц и не собирался останавливаться на достигнутом.
– Лучше иди и достань мне своего таксидермиста, – Тео надеялся, что у Гольдштейна окажется столько же принципов, сколько у Забини совести – то есть невероятно мало. Совсем на донышке.
Пока Блейз бледнел, молился и крестился, Теодор принялся разглядывать труп кошки, пытаясь по внешним признакам установить, что за напасть с ней случилась. Запрещённое заклинание? Яд из отравленных пещер Зимбабве? Сердечный приступ от осознания тщетности земного существования и бесполезности попыток повлиять на движение колеса мировой истории? Кто знает. Кто знает.
Дверь дома тем временем оставалась в том же состоянии, что и рот всех без исключения девчонок, которых пытался поцеловать Забини – закрытой.
– Похоже, твоего знакомого нет дома! – через калитку крикнул Нотт-младший. Либо этот Гольдштейн заметил их через шторку и сознательно решил сделать вид, будто его нет. Люди часто так поступают, когда имеют дело с Ноттом и Забини. А может, он просто умер, что рано или поздно случается со всеми дряхлыми стариками и, как сегодня выяснилось, с некоторыми очаровательными кошками.
– Мы зря теряем время, – начал закипать Нотт. – Пойдём отсюда и займёмся действительно важными делами.
А их впереди была уйма: нужно было подготовить похороны, заказать гроб, разослать пару сотен приглашений, уговорить директора разрешить поставить склеп в Большом зале, чтобы каждый день ученики перед завтраком могли почтить Гризабеллу минутой молчания.
Ну и, конечно, их ждало детективное расследование. А убийц лучше искать по горячим следам, это вам любой поклонник Кристы Агасти скажет. И следы Нотта и Забини мало того что состояли из желтка, стекавшего с одежды, так ещё и начали остывать.